– Подожди, визирь; впредь все такие слова ты заранее пиши на бумагу и читай вслух дворцовому управителю – там, внизу. И пусть он внимательно слушает – я прибавил ему жалованья за это.
– Дворцовому управителю – слова, предназначенные для царственного слуха!..
– Вас у меня двенадцать визирей, и каждый говорит по два часа, когда же мне спать?
– Слушаю и повинуюсь. За последний год мы отрубили не один десяток голов, благодаря чему трон укрепился…
– Вот видишь – всегда полезно!
– Не будет ли ныне еще более полезным явить пример державного милосердия? Если мы выпустим гадальщика и через глашатаев оповестим об этом всех жителей города – не будет ли справедливым предположить, что их сердца наполнятся восторгом и они радостно воскликнут: «О, сколь мы счастливы, сколь благоденственны под могучей десницей нашего повелителя, обогревающего нас, подобно весеннему солнцу…»
– На бумагу, визирь, на бумагу – и туда, вниз… Дальше!
– Таким образом, трон обретает дополнительную опору – в сердцах!
– Ты, пожалуй, и прав. Но все же он опасен, этот гадальщик, если он родственник…
– Опасность легко пресечь, о повелитель! Сначала выпустить его и объявить об этом через глашатаев. Исполнение Милосердия. А потом, через две-три недели, однажды ночью, снова его взять и незамедлительно обезглавить в моем подвале, откуда не может выйти ни один звук. Исполнение Предосторожности. Первое дело совершится явно, второе – тайно, Милосердие и Предосторожность дополнят друг друга, образуя в совокупности Величие, и воссияют, как два несравненных алмаза в короне нашего солнцеподобного…
– Это все – туда, к управителю. Ты кончил, визирь?
– Кувшин моих ничтожных мыслей показывает дно.
– Вот и хорошо, время уж к вечеру. Твои слова меня убедили, визирь, твой замысел я одобряю.
– Милостивый взгляд повелителя возжигает светильник радости в моей груди! Сейчас я изготовлю фирман об освобождении гадальщика, а завтра с утра глашатаи возвестят по городу ханскую волю.
– Пусть будет так!
К вечеру Ходжа Насреддин в новом халате, новых сапогах и с тяжелым кошельком в поясе (дары вельможи) покинул свой плен
....
вельможа долго кашлял и мычал, недоумевая – каким образом к нему, в сокрытые глубины души, минуя охранительные заставы разума, могли забраться крамольные чувства, проявившие себя так неожиданно в заключительном звене переносимых? И он пришел к выводу, что крамола, подобно тончайшему аромату, способна передаваться внетелесным путем и без помощи слов; здесь его мысли обратились на гадальщика: «Ну конечно, это он своими чарами внушил мне такое неблагомысленное видение! Да и вообще опасен: слишком много знает, переносит по воздуху… Как только минет в нем надобность – незамедлительно свершу над ним Предосторожность!»
....
Близился полдень, солнце пекло, зной над крышами расплавился и потек, стеклянно дрожа. От каменных плит моста несло сухим, удушливым накалом, как из гончарной печи, ветра не было, листва на деревьях поникла, птицы запрятались в тень и молчали.
Вдалеке послышались барабаны, трубы, голоса глашатаев; скоро они появились на мосту и возгласили новый фирман о великой милости хана. Гадальщики переглядывались с боязливым недоумением: слишком много шума сразу поднял вокруг себя новый их управитель! Эти мысли разделял и сам Ходжа Насреддин: слишком уж много шума; за светлым ликом Милосердия он внутренним чутьем угадывал близкую Предосторожность.